— Владимир Сергеевич, писатель-фронтовик — это уже достаточное основание, чтобы выпустить о том или ином авторе книгу в серии ЖЗЛ. Почему до сих пор такого тома нет о Нагибине?
— Его не издали, потому что существует издательский барьер: автору нужно несколько лет жизни посвятить человеку, причем издатель будет сомневаться, разойдется ли эта книга. Про гонорарную сторону этого дела я и вовсе не буду говорить — из милосердия.
— «Участник ВОВ» — это слишком общие слова. Можно ли по каким-то источникам воссоздать полную историю пребывания Юрия Марковича на фронте? Например, по его знаменитому «Дневнику»?
— Конечно, можно. «Дневник» его очень интересен, и там есть подробности войны, которые вовсе не парадны, страшны и точны. Многое можно понять из его «Дневника». Сам Нагибин вспоминал о своей военной биографии так: «Для меня, в моей судьбе, война делится на несколько периодов. От июня 1941 до января 1942-го я тщетно пытался попасть на фронт. С января 1942-го до октября того же года служил на Волховском фронте, был инструктором-литератором газеты для войск противников «Soldaten-Front-Zeitung» с двумя кубарями, месяц провел на Воронежском фронте, куда меня перевели по закрытии немецких газет, затем изживал последствия двух контузий и в марте 1943-го вернулся на фронт уже в качестве военного корреспондента газеты «Труд» — до конца войны».
Два кубаря — это лейтенантские знаки различия в петлицах. Почему Нагибина сразу не взяли в лейтенантскую школу? Да потому, что в анкете у него значился отец, репрессированный по 58-й статье.
Ну а за документальными подробностями нужно съездить в Подольский архив Министерства обороны. Ну, заручиться еще разрешением от наследников. Вы поедете? Будете переписывать документы в тетрадочку? Нужно быть самоотверженным человеком. Но, надеюсь, такой найдется.
— Какое произведение из изданных во время ВОВ и в первые послевоенные годы для вас самое ценное? Насколько это были честные (а не исключительно пропагандистские) свидетельства о том, что пережили наши солдаты и народ за четыре года?
— Здесь важно то, что в прозе Нагибина война всегда косвенная. И самые знаменитые его вещи говорят о людях, которые войной ломаны, но не сломлены. У него есть рассказ «Зимний дуб» — про мальчика, который умет слушать природу, дыхание леса, пение птиц, но читатель понимает, что отец его убит на войне, замены отцу не будет никогда, а семья хранит особую гордость.
Или другой пример. Нагибин — автор повести «Срочно требуются седые волосы», название которой стало нарицательным. Фильм, поставленный по этой повести, который называется «Поздняя встреча» (1978), надолго стал советским аналогом «Мужчины и женщины», где на месте ироничного француза Трентиньяна — интеллигентный отечественный Баталов.
В чем там дело? А вот в чем: на студию «Ленфильм» приезжает инженер из провинции, он уже проконсультировал фильм, получил гонорар (инженер этот — специалист по катапультам), причем на все деньги купил несколько книг по истории Петербурга. На студии он знакомится с красивой женщиной, они гуляют по городу и встречаются со стариком, который везет их на катере куда-то за город. Оказывается, что этот провинциальный инженер в прошлом воевал, был летчиком на штурмовике Ил-2, а его погибший бортстрелок — как раз сын этого старика с катера.
Молодая женщина, разумеется, влюбляется в этого инженера-летчика, но ему трудно уйти из семьи, хотя они созданы, как говорится, друг для друга. Они так и не соединяются. По этой повести и фильму видно, что Нагибин очень хорошо понимал социальный запрос.
Важная веха в киноискусстве о войне — фильм «Председатель», сценарий к которому писал Нагибин. Там однорукий председатель колхоза — не просто фронтовик: его прототипом был партизан Орловский (1895–1968), Герой Советского Союза, а потом еще и Герой Социалистического Труда, который начал воевать с фашизмом еще в Испании, а в 1943-м в партизанском госпитале после ранения ему отпилили руку обычной пилой без анестезии. Говорят, прототипу фильм не понравился, но одновременно актер Ульянов в роли этого председателя так впечатлил маршала Жукова, что тот выбрал его на роль самого себя в киноэпопее «Освобождение».
— Мне крайне интересны адресованные врагу листовки, которые Нагибин создавал. Но не думаю, что можно найти специалиста по ним.
— Вы правильно думаете. Листовки есть, часть их тоже присутствует в архивах, но работать с ними тяжело. Нужен человек, который посвятил этому жизнь, понимая, что некоторые выводы могут не понравиться публике. Боюсь, что в листовках, сочиненных Нагибиным, было не очень много индивидуальности, и вы вряд ли отличили бы их от текстов, скажем, Копелева или множества талантливых людей с приличным немецким. Листовки — дело не авторское, они живут по другим законам.
— Давайте поговорим про его участие в редколлегиях советских литературных журналов — «Знамя» и «Наш современник». Был ли Нагибин «вторым Твардовским» в смысле протаскивания авторов через препоны цензуры?
— Нет, никаким Твардовским он не был. Нагибин был скорее человеком стиля, барином, создание школы ему было чуждо. Хотя помочь человеку он мог, что ж нет.
— Почему в хрестоматийной статье «Двоенье Юрия Нагибина» Солженицын отзывается о нем отнюдь не комплиментарно, в том числе о фронтовой деятельности Юрия Марковича?
— Ну, это «почему» упирается в то, что мы сейчас не можем спросить Александра Исаевича о мотивах его оценок. Да и тогда не смогли бы. Но вот смотрите: один человек — капитан, командир батареи, которого выдернули с фронта и засунули сперва в тюрьму, потом в лагерь и уж затем — в вечную ссылку. (Так и писали: «в ссылку навечно».) А другой человек — инструктор Политуправления и в тот момент, когда первый хлебал баланду в бараке, был сыт, хорошо одет, успешен. Нагибин действительно был настоящим модником — чего стоит одно соревнование в этом с Александром Галичем. И тут Солженицын в своем драном ватнике (ну, или плохо сидящем пиджаке), зато с осознанием своей миссии…
— Юрий Нагибин был богатым по советским меркам писателем. «Советская триада» — квартира, машина, дача — им была приобретена в полной мере? Судя по месту смерти — поселок Советский Писатель, — дача точно у него была.
— Да. И я думаю, он был очень богатым. Не в последнюю очередь потому, что был кинематографистом. А за сценарии и в те годы платили много. Однако я противник простой антропологии: ведь, понимаете, структура трат и заработков за эти годы изменилась кардинально. Но достаток в семье Нагибиных был притчей во языцех.
— Если бы место установки памятника Нагибину зависело лично от вас — где бы вы его поставили? Какое место в России или за границей — самое «нагибинское»?
— Мне вообще кажется, что ставить памятник писателю просто так, для отчетности, довольно глупое дело. Прекрасно, если это небольшая статуя в уединенном месте, какие-нибудь лавочки и пара столиков, чтобы люди могли выпивать и закусывать, споря о мертвом писателе. Правда, это не поощряется нашим законодательством.
Так что можно остановиться на клубе имени писателя, в котором бы собирались читатели, ругались, выпивали, но, главное, говорили о литературе — такое бывает в хороших библиотеках.
Где такой памятник ставить — совершенно неважно. Вернее, важно только то, чтобы читатели приходили. Хотя если мы имеем дело с писателем-мистиком, то можно устроить ему памятник в лесу, чтобы почитатели приходили туда раз в год — совершить обряд обсуждения и филологическую конференцию у костра.
Для Нагибина и то и другое необязательно. Но в Москве достаточно скверов с лавочками, где можно поспорить о нем в тени скульптуры. Он ведь еще был и очень красив.
