Жаркие обсуждения его творчества на балетных ресурсах в Интернете, грандиозные букеты на поклонах, толпы поклонников у служебного входа. В начале этого года единственное в нашей стране и одно из немногих в мире профессиональное издание о танце, журнал «Балет», присудило ему престижный приз «Восходящая звезда балета». О неожиданных поворотах в судьбе, ролях, мечтах и подарках от поклонников балетный обозреватель «МК» побеседовал с одним из самых популярных сегодня артистов Большого театра.
Несостоявшийся фигурист
— Такой прием публики, который я наблюдаю на ваших спектаклях!.. Вас ждут толпы на служебном входе, букеты роскошные подносят. Не у каждой примы такие бывают. А правда, что у вас есть поклонник, который вам подарил коллекцию кукол в ваших ролях, сделанных на заказ?
— Это не куклы. Это статуэтки LEGO в моих партиях, которые я танцевал с девятнадцатого года. Замечательный подарок на самом деле!
— Это же, наверное, дорогой подарок? И цветы, особенно такие букеты, наверное, недешево стоят?
— Статуэтки сделаны на заказ. А сколько стоят, не знаю. Но мне было очень приятно! Думаю, когда что-то даришь от сердца и когда что-то получаешь, на цену не смотришь.
— Как вы попали в балет?
— Случайно. Я был очень неспокойным ребенком, постоянно лез куда не надо, и меня родители отдали в фигурное катание. Вернее, отец хотел, чтобы я стал хоккеистом, и отдал в хоккей. Но как выяснилось неделей позже, это была секция фигурного катания. Они меня водили, а там учили на коньках кататься. Поэтому родители сразу и не поняли, в какую секцию я попал. И спустя неделю папа неожиданно узнал, что я фигурист. Так что с трех лет я в течение шести лет занимался фигурным катанием. А в девять перешел в школу искусств имени Балакирева уже на хореографическое отделение. Там учился около двух лет, и там уже мне посоветовали пройти просмотр в Московскую академию хореографии. Моим родителям сказали: парень вроде способный, попробуйте, может быть, что-то из этого и получится.
— Там было классическое отделение?
— Да, классика. Помню номер, который мы танцевали, он назывался «Первый парень на деревне». Мы с ним выступали в Доме музыки. И я был один мальчик на весь класс. Все остальные — девчонки. Причем мы общаемся до сих пор. Мне буквально недавно писали девочки, с которыми я тогда, двадцать лет назад, учился. После этого я сразу попал в МГАХ на подготовительный курс (2006–2007), который окончил в 2015 году по классу Андрея Смирнова. Это бывший танцовщик Большого театра. Он, например, Чиполлино танцевал. Есть запись, где он исполняет вставное па-де-де. Его Лавровский снимал. И я выступал на недавней премьере «Чиполлино» в его костюме. Он, к сожалению, уже умер. Еще до карантина, в 2020 году.
«Мечтал о Большом»
— Вы лауреат многих международных конкурсов. Конкурсы вам сильно помогли в вашей карьере танцовщика?
— Меня же не брали первоначально в Большой театр. Потом я показывался в Михайловском театре, театре Станиславского. И туда, и туда взяли. Но я подумал, что надо пробовать еще. Потому что мечтал, конечно, о Большом. И я взял Гран-при конкурса «Русский балет». Случайно ребята, которые были заявлены на этот конкурс, заболели, и поставили нас. И так получилось, что мы выиграли его. Это было самое первое Гран-при на этом конкурсе, его далеко не всегда присуждают. И в условия входило, что победитель получает год стажировки в Большом театре. У меня вот так все совпало. Так я попал в Большой.
— Видите, как вам конкурс помог, судьбу вашу перевернул. Такого случая я даже и не помню, потому что сейчас на конкурсы не особо и отпускают. Почему туда и не ездят уже артисты. Не ученики, а именно артисты театров, потому что особого влияния на карьеру конкурсы уже не оказывают. Хотя при Григоровиче — Годунов, Семеняка, Павлова, Степаненко, Мухамедов — они же все на конкурсах были открыты и после этого попали в Большой.
— Я думаю, когда человек выпускается, а это второй или третий курс, надо ездить на конкурсы, набираться опыта. Это очень полезная практика для становления артиста. Во-первых, как-то морально привыкнуть к сцене, к своему состоянию, это помогает, а во-вторых, на конкурсах действительно замечают людей.
— Но тем не менее у вас карьера, несмотря на победы в пяти конкурсах, не складывалась так быстро, как она складывается у некоторых современных танцовщиков Большого театра. Вы же еще и ведущим солистом, не то что премьером, до сих пор не стали…
— У меня все было совсем не так. Я и солиста получил только через 6 или 7 лет, хотя в кордебалете никогда не сидел. Из кордебалетного репертуара у меня было только две партии. Все остальное — это двойки, тройки, вставное па-де-де. В 2015-м я пришел в Большой, и в начале 2016-го был назначен Махар Хасанович Вазиев. Он уже ходил по залам и смотрел артистов.
— Получается, что он вас прозевал вначале, перевел в солисты только спустя шесть лет…
— Сейчас я уже первый солист. Стал им два года назад. «Дон Кихота», «Сильфиду», «Зимнюю сказку» я танцевал, еще будучи артистом кордебалета.
«Я сделал на тебя ставку»
— Для меня вы попали в точку на премьере балета Бежара «Парижское веселье» в 2019 году. Вы к этому моменту уже танцевали главные партии?
— Это, наверное, самая первая моя партия, с которой все начиналось. Я помню замечательного Петра Нарделли, который ставил этот балет у нас. Помню все репетиции, а вот как спектакль проходил, не помню.
— Прекрасно проходил, я это хорошо помню и открыл вас как раз на этом балете. Это очень личный спектакль Бежара про свою юность. И вы, исполняя роль Бима, альтер эго Бежара в этом балете, очень в него вписались. А когда вы получили партию Спартака?
— Со Спартаком получилось все непросто. Я до конца не верил, что мне доверят танцевать эту партию. Более того, после премьеры Махар Хасанович ко мне подошел и сказал: «Пока ты не прошел генеральный прогон, у меня были сомнения. Но я сделал на тебя ставку и понял, что не проиграл». Я к тому это говорю, что это было не только для меня нелегким эпизодом в жизни, но и для него тоже. Потому что я могу представить, как зрители, да и вся труппа ждали появления на сцене такого внушительного по фактуре артиста. Стереотип такой ведь существует. Спартак — партия героическая, и танцовщик должен быть на сцене значительным. А тут выхожу я, который ни по одному из этих пунктов не подходит. Я согласен с тем, что все-таки здесь все идет изнутри.
— Долго работали над этой ролью?
— Первый раз, когда я начал готовиться, были достаточно короткие сроки, и от перегрузки просто накопилась усталость. И у меня произошел надрыв. Я упал, получил травму. Восстановление было достаточно затянутым. Около двух месяцев. Конечно, премьеру перенесли. И в следующий раз я вышел уже конкретно на сцену в этом спектакле спустя где-то месяцев девять. Конечно, самое тяжелое было морально принять, что идешь и делаешь это. Надо сделать! Вариантов других просто нет. И Махар Хасанович даже пошутил: «Первый раз открутился, травму получил. Молодец! А теперь иди и делай». И, наверное, эти его слова, его наставления, упорство, поддержка Александра Николаевича Ветрова, с которым я все это готовил, помогли мне в этой ситуации. Только из-за них у меня все это и сложилось. И только из-за них я сейчас выхожу и чувствую себя уверенным в этом балете.
— А какая для вас самая значимая партия?
— Наверное, отчасти это Джеймс в «Сильфиде», потому что еще когда мы учились в академии и учениками танцевали в этом спектакле вместе с артистами Большого театра, я помню, мне тогда моя одноклассница сказала: «Ой, я тебя прям вижу в Джеймсе». И вот такой пунктик у меня появился, и я все время думал, что было бы здорово это станцевать. Конечно, не то чтобы я всегда мечтал об этой партии… Разумеется, «Спартак» сделал свое дело, и я научился работать правильно. Я научился, что называется, пахать. А если говорить, что ближе для меня, конечно, «Чайка». Потому что от начала и до конца я вел этот спектакль…
— Поставивший этот балет хореограф Юрий Посохов ведь занимает вас теперь во всех своих российских постановках…
— Первое мое знакомство с Юрием Михайловичем началось еще на балете «Нуреев». Там я танцевал двойку друзей. Потом начал готовить эпизод «Письмо», и в день, когда должен был его танцевать, спектакль сняли с репертуара. И когда мы познакомились с Юрием Михайловичем, он мне сказал: «Будь готов. Я хочу, чтобы ты танцевал следующий мой спектакль».
И буквально первая репетиция, когда мы начали работать над «Чайкой»… Это был для меня совершенно невероятный, новый опыт — всё ставилось на меня. В силу того, что у других ребят, которые тоже должны были работать в спектакле, была занятость, я приходил на репетиции, и он ставил вариации, монологи, дуэты сразу на меня. В итоге я стал… третьим составом. Но в то время я не был даже солистом. Когда он меня выбрал, я был артистом кордебалета. И, конечно, был счастлив! Из-за самого рабочего процесса, из-за того, что ставили на мою координацию, это так запало мне в душу, так плотно село на меня, что с Треплева началось для меня как для артиста взросление. И Модильяни в балете об Анне Ахматовой я сейчас готовлю с Посоховым. Юрий Михайлович как-то точно сказал по поводу этой роли: «Итальянец, который пахнет соломой». Это на самом деле максимально точно описывает эту партию… Такой образ рубахи-парня…
— Что не станцевали, но мечтаете станцевать?
— Я буду краток, скажу, что у меня нет в репертуаре всего того, что я люблю, но все, что у меня есть, я все равно очень люблю. У меня всегда была такая потаенная мечта, которая, конечно, неосуществима, потому что совсем не мое — Иван Грозный. То был еще третий курс, я даже в театр не пришел. Но впервые увидел балет «Иван Грозный». Танцевал Миша Лобухин. Когда я смотрел, у меня руки дрожали! Это ощущение, как на иголках, я запомнил навсегда! Наверное, это и есть партия, которую я бы мечтал станцевать. Но я отлично понимаю, что это совсем не мое амплуа… И поэтому эта мечта, по-видимому, неосуществима!
— А многие мечтают о партиях классических принцев — Зигфрида в «Лебедином озере». Но вы танцевали Щелкунчика-принца.
— Это же скучно. Нет, об этом я как раз не мечтаю. Не стану брать сейчас конкретных людей, а буду говорить именно о фактуре. Если у человека данные, которые позволяют ему танцевать принца, это ведет к тому, что человек становится премьером, и в головах людей — это и есть премьер театра. В моем же понимании премьер театра — это не только принц. Если человек танцует только принца, он статуя. Это пусто и ничего не значит. Конечно, если у тебя красивые ноги, и высокий рост, и принцевая внешность… Но мне кажется, что премьером театра можно стать, танцуя не только принцев. Более тернистый путь просто придется пройти.
«Вертись-крутись как хочешь»
— У вас не было никогда комплекса, что вы не такой классический танцовщик с внешностью, принятой для принцев? С высоким ростом, красивыми ногами…
— Конечно, было! Мне постоянно об этом говорили. Меня и в Большой не взяли первый раз, потому что я маленький. А потом взяли, и получилось, что, оказывается, немаленький. Постоянно кто-то говорил: «Вот у него ноги кривые, худой, не такой». А в итоге все получалось…
— То есть сейчас этот комплекс, который был, вы преодолели. Наверное, вы все это переживали постоянно?
— Конечно, был такой момент, я думал: может, уже и профессию сменить, что мне здесь делать?
— То есть сейчас вы ни о каких принцах не мечтаете?
— Не то что не мечтаю — не зацикливаюсь на этом. Я на самом деле очень хотел бы танцевать, может, какую-то современную хореографию. Для расширения сознания, скажем так.
— А что вы понимаете под современной хореографией? Потому что это очень широкое понятие.
— Да, в этом легко потеряться. Я бы хотел танцевать неоклассику. То есть что-то современное, построенное на основе классических движений, но не в такой строгой форме, в которой мы ее привыкли видеть, и с добавлением других стилей. Тот же Посохов, мне кажется, яркий пример того, что на основе классики можно сделать хореографию более универсальной и более многогранной, более неопределенной, туманной. В этом плюс современной хореографии. У нее нет границ. Если в классике это строго первая, третья, вторая позиции рук и ног, голова обязательно под руку или от руки, то здесь вертись-крутись как хочешь. И можно показать именно то, о чем ты думаешь. Больше выразительных возможностей.
— Чем вы интересуетесь? Я понимаю, что очень мало времени на это остается. На коньках, например, вы давно катались? Хотя знаю, что в балете это строго запрещено…
— Вот, кстати, во время «Щелкунчиков» я психанул из-за того, что была очень большая нагрузка, и поехал в Сокольники на каток. Спустя 10 лет работы в театре и 8 лет учебы опять купил себе новые коньки. Конечно, это не рекомендуется, но, я думаю, если очень хочется, то можно. Я никогда себе не отказывал в том, что мне нравится.
— То есть вы по-прежнему хорошо катаетесь на коньках?
— Ну да, тройной аксель, может, и не сделаю, но покрутиться могу. А вообще, если существует какое-то время свободное, то хочется просто пожить как обычный человек. Потому что получается, что мы в театре все время живем. Хочется увидеть родных, хочется погулять с друзьями. Встретиться хотя бы. Ладно уж, хотя бы созвониться! Потому что и на это времени нет. Ведь в нашем графике практически нет выходных. О какой жизни может идти речь?
