— Владимир, встревоживший многих отказ от выпуска бумажных номеров «Литературного Кыргызстана» — частный случай или для русскоязычной периодики в Киргизии настали нелегкие времена?
— Это проблема не конкретного издания — бумажные газеты и журналы погибают в основной своей массе: сама бумага стоит денег, типографские услуги, реализация — в них все упирается.
Цифровые версии изданий практически бесплатные, поэтому все уходят в цифру. «ЛК» не полностью закрылся, недавно как раз вышел первый электронный номер, так что не все так пессимистично.
— Если вы сейчас подойдете к газетному киоску в Бишкеке, будут ли там издания на русском?
— Из газет практически ничего не осталось, кроме «Комсомолки» и местной версии «Российской газеты» (еще выходит «МК» в Киргизии». — И.В.). Но тиражи мизерные. Помимо этого на русском есть несколько изданий, в основном ведомственных, они совершенно не массовые и на общественную жизнь фактически не влияют.
— После 1991 года в Киргизии не возникли некие успешные газетные бренды на русском? Или хотя бы двуязычные?
— В советское время были газеты «Советская Киргизия», «Комсомолец Киргизии», «Вечерний Фрунзе» (затем он стал «Вечерним Бишкеком»). «Вечерка» издавалась когда-то гигантским для региона тиражом. Но несколько лет назад они тоже полностью ушли в Интернет.
— А что можете сказать о телевидении?
— Какие-то передачи на русском есть. Но у меня телевизора, если честно, дома нет, я за этим особо не слежу. В 80–90-е я работал в Гостелерадио Киргизской ССР, и у нас были отдельные киргизские и русские редакции, я работал в литературной, потом в киноредакции, делал собственные передачи.
Телевидение было двуязычным, но затем руководство решило, что основное вещание должно вестись на национальном языке. В связи с этим мне пришлось уйти.
— Сколько в Киргизии всего русскоязычных и этнических русских?
— Всего в стране 7 миллионов жителей, из них около миллиона находятся в России. Этнических киргизов из них пять миллионов, русских — 35 тысяч, когда-то было намного больше.
Но русскоязычные тут практически все, 80–85% населения. В Бишкеке к любому киргизу подойди — и он тебе ответит практически на чистом русском. При этом кое-где на юге и в дальних областях — в горных аилах, на Памире — русского зачастую вообще не знают.
— На каком языке в Бишкеке объявления, вывески, ценники в супермаркетах?
— На киргизском их не так много, как вы думаете, — больше на русском. Но недавно было принято официальное решение заменить иноязычные названия на национальные. Потому что кроме русских и киргизских было немало названий на английском, в отдельных случаях безграмотных до комизма.
Депутаты решают, что с этим делать, но кардинальных изменений ситуации я не вижу.
— Языки республик Средней Азии один за другим переводят на латинскую графику. Может ли «латинизация» настигнуть и вашу страну?
— На уровне парламента разговоры об отказе от кириллицы ведутся. Но пока не более того.
— Согласны ли вы с определением, что Киргизия — наиболее дружественная для России страна Среднеазиатского региона? Насколько вы как представитель «национального меньшинства» там себя комфортно чувствуете?
— Вполне себе комфортно. Национализм витает где-то в верхах, отдельные личности пытаются навязывать свои радикальные взгляды, но в быту, обыденной жизни нет никаких ущемлений по национальной линии.
Для сравнения — я был во всех трех постсоциалистических государствах Прибалтики, так вот там ощущения совершенно другие, особенно когда видишь языковой патруль, который пресекает общение на русском везде, кроме крупных магазинов.
У нас же можно зайти в любое госучреждение, в паспортный центр, аптеку или магазин, и вам ответят на русском, если начать по-русски говорить. Представители титульной нации, особенно учившиеся в советских школах, русский знают и понимают идеально, нынешние школьники тоже являются в большинстве своем билингвами.
— Владеете ли вы киргизским языком?
— Несколько общих фраз могу сказать, поблагодарить, пожелать что-то...
— Если бы ввели экзамен на знание госязыка, вы бы его провалили?
— Я бы его вообще не сдал.
— Я помню проблемы писательского самоопределения на Украине, когда вводились понятия «русский писатель Украины», «русскоязычный писатель Украины». Какой формулой вы бы описали свой статус?
— Я себя определяю русским литератором, живущим в Кыргызстане. При этом я, конечно, и кыргызстанский писатель.
— Русская литература Киргизии существует или вы представляете ее один, как киношный «Горец»?
— Я, конечно, не один (смеется), у нас много пишущих людей. Но есть одно «но»: иные литераторы работают и публикуются только в республике. За ее пределы они не выходят и порой не пытаются. С чем это связано — с отсутствием амбиций или каких-то возможностей — я не знаю.
Но мои коллеги практически не появляются в «толстых» литературных журналах Москвы и Питера, в «Урале» или в «Волге». Буквально на пальцах одной руки можно пересчитать печатающихся там, но и эти публикации фрагментарны: человек написал что-то, опубликовал и два-три года молчит. Хотя в Киргизии есть четыре лауреата «Русской премии» — Вячеслав Шаповалов (1947–2022), Талип Ибраимов (1940–2016), Алексей Торк и Турусбек Мадылбай, ну и ваш покорный слуга пятый.
— Русский театр в Бишкеке в каком состоянии сейчас находится?
— Раньше он назывался Государственный русский драматический театр им. Н.К.Крупской, потом — Русский театр драмы им. Ч.Айтматова.
В 80–90-е годы режиссером там был Вячеслав Пази, в 92-м он уехал в Ленинград, театр постепенно начал разваливаться и до последнего времени пребывал в упадке: мы поражались убогости постановок и состоянию самого театра.
Последний год-полтора за него наконец-то взялись: начали ремонт, снесли ненужные постройки вокруг, стали облагораживать внутреннее пространство. Появился хороший репертуар — и зрительный зал снова заполнился.
— Этой осенью вы попали в короткие списки нескольких российских литературных премий — им. Фазиля Искандера, им. Валентина Катаева, а также в «шорт» премии Марка Алданова нью-йоркского «Нового журнала» для русскоязычных авторов, живущих за пределами России.
— В прошлом я дважды становился лауреатом алдановской премии, а в этом году попал в короткий список.
— С каким произведением?
— С повестью «Каждую минуту». Она, если совсем кратко, о любви в глубокое советское время. В сентябре появился еще и лонг-лист возрожденной «Русской премии» — там тоже была моя «Тёмная Лида».
— В какой из премий больше всего хотели бы победить?
— В любой из них или во всех. (Смеется.) Амбиции мои в данном случае довольно высоки, и я могу объяснить почему. На встречах читатели спрашивают: зачем вам все эти лауреатства? Я отвечаю, что это своеобразная «родовая травма», потому что когда я написал первый роман («Русский садизм»), его отвергли тридцать издательств и журналов.
А книга была, в общем-то, не о садизме — она гуманистического содержания и рассказывала об ужасах революции и Гражданской войны, утверждая мысль: «Нам не нужна революция!».
Со времен этого дебюта я участвую во всех творческих соревнованиях, для меня это что-то вроде марафона: нужно постоянно бежать, мне нравится сам процесс…
— Журнал «Юность», посвящая своему создателю и главному редактору литературную награду, подчеркивает важность сохранения «традиций малой прозы» и немного «угрожает» претендентам: мол, вы должны соответствовать уровню великих предшественников-новеллистов: Короленко, Зощенко, Бабеля, Олеши, самого Катаева, Казакова, Шукшина…
— В Премии им. Катаева я участвовал с достаточно трагическим рассказом «Маленькая и мелкий бес», но у меня вообще жесткая проза. Рассказ входит в упомянутый цикл «Тёмная Лида», повествующий о жителях белорусского городка Лида, откуда родом мои далекие предки. В этом цикле мне интересно было рассказать о судьбах семьи на фоне исторических катаклизмов. И в этом смысле книга весьма созвучна писательским исканиям перечисленных авторов, ведь и они помещали маленького человека в водовороты истории, пытаясь соотнести их судьбы с судьбами страны.
— Нельзя уронить медную монету в кувшин с молоком и надеяться, что окружающая среда на нее никак не повлияет. Поэтому спрашиваю, есть ли в ваших текстах результаты киргизского культурного или литературного влияния?
— О современности я не пишу, так что у меня не найдется книг о мигрантах, если вы об этом, — я такие сюжеты пока не могу осмыслить.
Киргизия как страна на мой писательский менталитет особо не повлияла, книги национальных авторов — тоже. К слову, и Беларусь, где я также жил, не повлияла. Если говорить о текстах, то у меня есть небольшой рассказ «Молчание», построенный на фольклорном материале. Вот там реалии народной жизни, исторического бытования народа как раз достаточно серьезно отразились, поэтому рассказ даже на киргизский язык перевели.
— Ваши произведения или отрывки из них не попали в учебник по русскому языку/родной литературе для школ Кыргызстана?
— Нет, пока не попали. В Кыргызстане меня как литератора нет и никогда не было, хотя я тут сорок лет живу — с 1984 года. Здесь у меня ни одной книги не вышло.
Плюс я написал более двадцати пьес — но в кыргызских театрах они не идут, хотя, казалось бы, я «свой» автор. Зато идут на всем постсоветском пространстве и даже в дальнем зарубежье. Я это без обиды говорю — просто констатирую факт.
— Вы прожили в Киргизской ССР несколько лет до провозглашения ее независимости. Как суверенизация республики повлияла конкретно на вас, изменился ли род деятельности?
— При Союзе я имел возможность заниматься журналистикой, в неделю у меня выходило три-четыре статьи в русскоязычных изданиях — занимался киноведением и критикой, в основном исследовал историю киргизского кино.
После 1991-го лично для меня разительных перемен не произошло. Моя деятельность такая: сел за письменный стол, а теперь за клавиатуру — и делай свое дело. Я не связан с институциями или учреждениями, как было в годы работы на «Киргизфильме» и Гостелерадио, когда я записывал эфиры, участвовал в производстве фильмов как ассистент оператора, а впоследствии как режиссер.
Но с тех пор прошли десятки лет. Я полностью перешел в прозу.
— При советской власти молодых и не очень специалистов агитировали не сидеть в Москве и Ленинграде, а ехать в регионы, в условную провинцию и в союзные республики, с тем чтобы там «поднимать» науку и культуру. Ваш переезд из Москвы во Фрунзе обусловлен подобными причинами?
— Я уехал по личным обстоятельствам.
— Несмотря на ряд политических «катаклизмов», Киргизия сегодня является в целом спокойным государством. А в 90-е или 2000-е вы рассматривали вариант возращения на родину?
— У нас ситуация действительно стабилизировалась, хотя мы пережили три «революции» в 2005, 2010 и 2020 годах, также многим памятны трагические события в Оше начала девяностых. Когда свистят пули у виска или выхватываются ножи, ты задаешь себе и своей семье вопрос: «А не лучше ли перебраться в безопасное место?».
В России были и есть временные трудности, но это совершенно устойчивая страна. У Киргизии есть свои проблемы, они очень специфические, но, если честно, у меня никогда не было желания окончательно покинуть страну.
Правда, на нас сильно влияет экология. Бишкек находится в природной «пиале» — смог, выбросы ТЭЦ, дым из фабричных труб постоянно опускаются на город. Но и это не повод уезжать насовсем.
— Ни с чем похожим на гонения русского населения в соседних странах Средней Азии вы и ваши близкие не сталкивались?
— Я недавно читал воспоминания участников событий в одной соседней республике, которые описывали, как людей буквально брали с автобусной остановки и отводили, что называется, «за сарай». Такого точно не было у нас, чтобы тысячная толпа шла громить жилые дома. В провинции ситуация была острее, кто-то поддавался на провокации. Но, повторюсь, речь о единичных инцидентах. А семью моей жены из Балыкчи (город в Иссык-Кульской области) соседи, наоборот, со слезами уговаривали не уезжать, обещали защитить.
В целом народ у нас очень добрый и открытый.
