— Василий Константинович, Туманов сильно болел в последние годы — мешало ли это вашему общению с ним?
— Мы могли физически не видеться — не потому, что дружба закончилась, — нет, ни в коем случае. Я все время контролировал по телефону, где он и что с ним. Но встречаться с ним в последнее время было очень тяжело, он многих не узнавал или вспоминал урывками. Поэтому общаться было невозможно, и беспокоить его не хотелось. Как бы это выглядело — приехал, увидел, посидел с ним, расстроился и уехал. Я считаю, что так правильно было, может, кто-то по-другому думает...
А так с Вадимом Ивановичем я с 1980-х, сорок лет длилась наша дружба. Мало того, я был с ним на ты — он заставлял меня звать его Вадимом, но привыкнуть было к этому тяжело, и я все время скатывался и говорил «Вадим Иванович»…
— Когда вы впервые увиделись с Тумановым, вам было понятно с первых секунд — это мой будущий друг, с этим человеком мне по пути?
— Трудно ответить. Но то, что он был мне интересен и что он охотно шел на контакт, — это правда. Я сам человек деликатный, не люблю лезть в глаза и надоедать, желание дружить должно быть взаимным, но как раз эту взаимность я сразу почувствовал. Он всегда звал меня к себе, мы подолгу разговаривали и гуляли — он хотел, чтобы я с ним поехал по тем самым местам Колымы, где он несправедливо отбывал свое наказание, в Печору (старательскую артель золотодобытчиков. — И.В.)...
— У вас есть дома книга «Все потерять — и вновь начать с мечты…». Как он подписал вам ее?
— Книга переиздавалась, так что он мне ее два раза подписывал. Последняя дарственная надпись звучит так: «Желаю счастья и только».
— Как вы оцениваете мемуары Туманова в качестве документального свидетельства о сталинской эпохе и последующем отрезке истории нашей страны?
— Считаю очень ценной. По крайней мере, покруче Солженицына и остальных, кто пытался это все описать. Варлам Шаламов тоже для меня имеет огромное значение, но когда открываешь книгу Вадима Ивановича, понимаешь, что читаешь не о каком-то абстрактном событии и абстрактных людях, которых ты не знаешь, и можешь их представить лишь умозрительно. Еще до выхода в свет мемуаров я знал отдельные куски, слышал миллион раз от Вадима какие-то истории. И я всегда Володю Высоцкого в этом смысле вспоминал:
Ни единою буквой не лгу, не лгу,
Он был чистого слога слуга, слуга.
Он писал ей стихи на снегу, на снегу —
К сожалению, тают снега, снега.
Особенно ценны там рассказы о Римме (Римме Васильевне Тумановой, супруге Вадима Ивановича. — И.В.). Он говорил: меня только любовь не предала тогда, хотя друзья предавали, сама жизнь предавала…
— Недавно на выставке в Москве посетителям дали представление о советских лагерях, разместив на дорогом бархате в стеклянной витрине моток колючей проволоки, потертую алюминиевую ложку и тарелку. А были ли у Вадима Туманова подобные предметы, напоминающие о местах, куда попадали репрессированные?
— Нет, не было — по крайней мере, я не видел. Но зато видел тонны книг, в том числе о нем, книги друзей — Туманов был удивительно много читающим человеком. И меня поразили хранящиеся у него дома кассеты с записями посиделок с Высоцким: пленка крутится, и ты слышишь, как ложка размешивает чай, щелкает зажигалка и кто-то прикуривает сигарету, — все это настолько живое, что не передать — ощущение, что вот они сидят в комнате: Вадим, Володя…
Я настаивал часто и сильно на необходимости оцифровать записи, потому что пленка рассыплется, потому что любой носитель недолговечен, но он отвечал: «Значит, пусть это и уйдет со мной». А я немало слышал того, что вообще нигде не публиковалось и не звучало…
— Какая черта характера Туманова зацепила Высоцкого?
— Наверное, его целостность как мужчины. Он говорил только то, что думал, не юлил, а если кто-то это делал, возмущался: «Что ты, как та сука, хвостом виляешь?» Володя был младше Вадима Ивановича и силу его характера, его личности хорошо чувствовал — поэтому столько песен ему посвятил. Высоцкий ездил к Туманову в артели, а Вадим Иванович мечтал увезти его и спрятать где-нибудь на заимке, чтобы он был только с природой, надеялся так его вытащить… Но не получилось.
— День ухода Высоцкого Вадим Туманов чтил как-то особенно?
— И в день смерти, и в день рождения, если только Туманов не сильно болел, мы вспоминали Высоцкого. Я с Вадимом Ивановичем частенько мотался на Ваганьковское кладбище. Помню, мы пошли на допремьерный показ фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой…». И как Вадим ругался — ему не понравилась картина, но это не имело отношения к его дружбе с Никитой (сыном Высоцкого и Людмилы Абрамовой. — И.В.).
— Я читаю статьи своих предшественников в «Московском комсомольце» о том, как Туманова избивали до полусмерти в лагере после каждой попытки побега, но он снова и снова пытался бежать, не желая мириться с абсурдностью приговора. И одна мысль приходит в голову: кажется, любому современному человеку дай разок под дых, и он успокоится. История почти лермонтовская — да, были люди, не то, что нынешнее племя…
— Думаю, не нужно судить обо всем нынешнем поколении, но многие виляют хвостом. Но я бываю и там, где, казалось бы, молодые ребята, еще вчера бывшие на «гражданке» совершенно другими… Но посмотрите — сама жизнь сделала из них настоящих мужчин.
— Там — это в зоне проведения спецоперации?
— Да.
