Кто в доме хозяин
Галина Павловна и Мстислав Леопольдович жили в престижном районе на авеню Жоржа Манделя. Добирались мы (я, редактор Антонина Суровцева и оператор Александр Соловьев) на метро, но выяснилось, что от метро надо идти пешком еще минут пятнадцать. Мы не рассчитали время и опоздали на целых полчаса! Звоним в домофон. Отворяется калитка, и мы оказываемся внутри небольшого дворика. Поднимаемся на лифте. Дверь в квартиру открывает Галина Павловна.
— У нас так не принято, — не очень дружелюбно, но вполне справедливо отвечает она на мои извинения за опоздание. Возникает неловкая пауза. Психологически мне стало легче, когда я обратил внимание, что Вишневская… в тапочках. В этих тапочках была энергия домашнего уюта, к чему я так стремился, настаивая на съемке в Париже. Когда мы раздевались в прихожей, услышал громкий энергичный голос Ростроповича — он доносился откуда-то из дальней комнаты. Великий музыкант всего пару часов назад вернулся из очередной гастрольной поездки… Съемку с Галиной Павловной решили сделать в комнате, где центр вселенной — огромный, массивный палехский стол. С одной стороны стола изображен скрипичный ключ, с другой — виолончель.
— Этот стол сделан на заказ, специально для нас, — комментирует Вишневская. Здесь же на стенах — внушительная коллекция старинных картин. Картин так много, что одна старается оттеснить другую. Если их все поместить в музее, конфигурация будет совсем иная и, вероятно, более достойная для таких значимых полотен.
Просим Галину Павловну сесть в кресло. Оператор вешает на ее кофту звуковую петличку. Вишневская терпеливо ждет, пока он направляет свет, проверяет звук.
— Все готово, — говорит оператор. — Еще минута, и мы начнем.
Вдруг появляется Ростропович:
— Я хочу поприсутствовать на съемке.
— Нет, Слава, лучше без тебя, — мягким голосом говорит Галина Павловна.
— Тогда сначала запишем интервью со мной, а ты подождешь. Уходи, — строгим деловым тоном заключает Мстислав Леопольдович.
У меня лично эта ситуация вызвала ощущение неловкости, как будто я вижу то, что не должен наблюдать. По сути, это семейный бытовой разговор на двоих. Но что делает Вишневская? В ту же секунду встает с насиженного места и, не говоря ни слова, покорно выходит из комнаты.
Я был просто потрясен! Вот так в секунду изменилась оптика, и я увидел совсем иную Вишневскую. Несмотря на кажущуюся властность, передо мной предстала кроткая жена, которая буквально на цыпочках ходит перед мужем и готова покорно выполнять любую прихоть своего венценосного супруга. И в этом не было никакого кокетства, никакой игры.
А дальше в разговоре с Ростроповичем обнаруживается, что в доме все держится на нем и только на нем:
— Вы, наверно, от всех бытовых проблем освобождены?
— Наоборот. Что вы, господь с вами. Да что вы! Никто же не занимается ничем, кроме меня.
— То есть?
— Ну вот, например, скажу вам. Все время какие-то проблемы возникают с так называемыми секьюрити. У нас тут находятся какие-то аппараты, которые мигают, моргают, и часто возникают проблемы. На крыше дома огромная антенна, которая ловит Москву, а без Москвы мы жить не можем, без телевидения. Но эта антенна почему-то от ветра поворачивается не в ту сторону. Может быть, даже умышленно это делают. Я тут же звоню и строго спрашиваю: «Куда исчезла Москва?» — «Сейчас придем». Приходят. Они уже навострились что-то куда-то поворачивать. Я ж не знаю, что они поворачивают. Потом счетик приходит. Они довольны, а мне — заботы.
В общем, все смешалось в этом доме, карты спутаны, ориентиры потеряны. С драйвом я шел по этой тропе дальше, разгадывая все новые и новые ребусы. После разговора с Мстиславом Леопольдовичем мы сразу переместились в соседнюю комнату — для общения с Галиной Павловной. Это даже не комната, а большой уютный холл с главной достопримечательностью — коллекцией старинного кузнецовского фарфора. Вишневская призналась, что это одно из ее любимых антикварных приобретений. Периодически коллекция попадала в кадр.
Тайная комната Ростроповича
Еще перед тем, как мы начали записывать интервью, Мстислав Ростропович обмолвился, что в квартире у него есть тайная комната. Само это определение меня заинтриговало. От кого тайная и что там может храниться? Почему-то сразу потянуло на детские воспоминания, и я представил потайную дверцу за холстом, которую в самом финале золотым ключиком открывает Буратино. Но где спрятан тот самый «золотой ключик»? В общем, эта загадочная комната не давала мне покоя все время, пока мы снимали интервью с Ростроповичем, потом с Вишневской. Как только запись была закончена, я вернулся к волнующей меня теме.
— В мою тайную комнату даже Галина Павловна не имеет права зайти, — сказал Мстислав Леопольдович, и мой аппетит разгорелся еще больше.
— Я и сама туда не зайду. Слава там отвечает за все, — парировала Галина Павловна.
Честно говоря, мне пришлось долго убеждать Ростроповича, чтобы он разрешил съемку в этом загадочном пространстве. Он отказывался наотрез:
— Это моя приватная зона. Не хочу ее обнародовать.
Но я был настойчив, вдохновенно приводил самые разные аргументы. В результате Мстислав Леопольдович сдался. И даже предложил:
— Пойдем, Галиночка, с нами?
— Нет-нет, только без меня, — ответила Вишневская и отправилась заниматься домашними делами.
И вот мы попадаем в святая святых Ростроповича. Здесь напрочь отсутствуют помпезность и величие, которые я наблюдал в других комнатах. Все скромно, аскетично, даже слишком. Первое, на что обращаю внимание, — это вселенский беспорядок. Повсюду разбросаны папки с нотами, документами, гигантское количество папок: на полу, на шкафах, шкафы тоже забиты всевозможными папками. На одном из таких шкафов высокой горкой лежат нотные листы — они вот-вот полетят на пол, не выдержав тяжести. Эти листы никак не скреплены между собой. На полу, опять же в беспорядочном состоянии, какие-то коробки, книги и папки, папки, папки. Здесь же почему-то лежат вешалки, нераскрытые подарки и много всяких мелочей. Вдруг натыкаюсь на портфель-«дипломат». У меня самого когда-то был похожий, и я щеголял с ним, если мне хотелось выглядеть посолиднее.
Самое привлекательное — это комментарий Ростроповича во время нашей «экскурсии»: «В этой комнате я знаю все. Последние два месяца я работал здесь над новым произведением, поэтому сейчас комната выглядит замечательно. Хотя, конечно, еще надо разобрать письма, документы».
Апофеоз этой эффектной картины — несколько футляров от виолончели. Они по-хозяйски расположились в центре комнаты, как в центре мироздания. Все остальные предметы окружают их плотным хороводом. Ростропович поясняет:
— Здесь две виолончели, остальные футляры пустые. Так что не думайте, что у меня еще пять штук инструментов.
На мой вопрос, зачем нужно хранить пустые футляры, Мстислав Леопольдович ответить так и не смог. Но все же признал: «В моем кабинете действительно все забито абсолютно».
— Вы разбираете сами? Никто вам не помогает?
— Нет, нет, нет. Все сам. Потому что в этом разобраться очень сложно. Ну как? Это тайна и для меня самого.
Загадки продолжаются. Инспектируя взглядом комнату, обращаю внимание на графический рисунок в рамке. На нем изображен Ростропович с виолончелью, причем виолончель одновременно является и туловищем. Картина стоит в дальнем углу на полу, и среди этого беспорядочного вороха вещей ее даже не сразу можно заметить. Я решил узнать об этой картине поподробнее. Ответ Мстислава Леопольдовича стал настоящей сенсацией:
— Это Сальвадор Дали. Он меня рисовал, я ему позировал.
— Ничего себе! Идея принадлежала Дали?
— Ему. Я считаю, это прекрасный портрет, потому что… Вы знаете, что мне здесь нравится? Во-первых, тут нет моего лица. Во-вторых, это, в общем-то, портрет звука. Видите, это волны звуковые, которые извлекаются из инструмента и летят. Нет стула, нет ничего материального. И виолончель, так сказать, сплетается с телом…
— …Как единое существо.
— Да, как единое — виолончель и человек…
Вот такие тайны хранятся в этой секретной комнате.
Вишневская — мама и бабушка
В 18 часов в гости к Галине Павловне и Мстиславу Леопольдовичу пришли младшая дочь Елена с двумя детьми. Они расположились в гостиной и терпеливо ждали, пока мы закончим съемку со старшим поколением.
Несколько семейных вопросов Вишневской.
— В своих детях вы воспитывали независимость?
— Конечно. Обе наши дочери достаточно независимы. Во-первых, сама жизнь заставила их рано стать самостоятельными. Потому что, когда мы вынуждены были уехать из России, одной дочери, Елене, было шестнадцать лет, другой, Ольге, — восемнадцать. Мы с мужем много гастролировали: я уезжала в одну сторону, Ростропович — в другую. Детей таскать за собой мы не могли, они должны были учиться. И девочки жили одни, это стало для них хорошей школой.
— Как уживается в одной семье столько неординарных личностей? — спрашиваю Галину Павловну.
— Уживались. Сейчас у каждой дочери своя семья. Когда мы встречаемся — это, конечно, огромная радость. Самое ценное, что мы оставляем в жизни, — это наши дети. Все остальное уходит: и слава, и память. Остаются лишь наши потомки.
— Не могу представить вас в роли бабушки.
— Что вы, это потрясающее чувство! Когда возвращаюсь домой в Париж, сразу звоню младшей дочери (старшая живет в Нью-Йорке), приглашаю ее семью прийти завтра на обед. Причем с каждым из внучат разговариваю по отдельности. Сережу, которому сейчас девять с половиной, всегда спрашиваю: «Что тебе приготовить?» Хотя заранее знаю ответ: «Борщ». Он без борща жить не может, две тарелки залпом съедает.
Внуки меня любят и уважают. Всегда приходят в пиджаках и при галстуках. Когда Ростроповича нет дома, старший внук Ванечка занимает за столом его место, рядом со мной, с другой стороны — Сережа, за ним — шестилетняя Настасья и четырехлетний Александр. Всех их, включая сыновей Ольги, Олега и Славу, я обожаю. Чудные, прелестные дети, очаровательные. Пять мальчиков и одна девочка. И мне кажется, что мальчишки меня больше принимают, как-то быстрее, чем Настя. Настенька меня… разглядывает, что ли. Однажды, ей было года два, она находилась у меня в гостях. Я одеваюсь в прихожей, должна уходить. Одно пальто снимаю, бросаю в раздражении, другое надеваю, потом третье. Она стояла, смотрела-смотрела. «Красиво», — сказала так задумчиво и протяжно. Я говорю: «Все, бабку купила. Все будет твое, все драгоценности. Больше никто не получит, только ты». (Смеется.)
Знакомимся с остальными членами семьи.
Елена расположилась на диване в окружении своих детей. Маленькие Саша и Настя одеты с парадным лоском.
— Ваши дети наверняка занимаются музыкой? — уточняю у Елены.
— Да, все занимаются, кроме Саши. Настя начала в этом году. А старшие дети, Ваня и Сережа, ходят в местную консерваторию. Я, конечно, не хочу, чтобы они занимались профессионально. Профессионалов у нас в семье достаточно. Просто для общего образования это полезно.
Галина Павловна с гордостью показывает программку:
— Вот у меня программа концерта, между прочим, когда играли Иван и Сергей. Видишь, Лена, я сохранила.
— Да-да, это был концерт в консерватории, — говорит Елена. — Ванечка играл произведение Дмитрия Кабалевского, а Сергей…
— Ваня играл соло, — перебивает Вишневская, — а Сережа на рояле аккомпанировал виолончелисту. Виолончелист был такой, что вообще непонятно, что он играл. Во всяком случае, у нас был в школе концерт. Мальчики очень радовались, подарили мне программку. Я только забыла автограф взять.
— Ну, вам еще представится такая возможность.
— Обязательно.
Неожиданно в комнате появляется Мстислав Леопольдович.
— А Ростропович — дед? — спрашиваю я.
— Дед, конечно, дед, — отвечает Мстислав Леопольдович.
— Еще какой дед, — вторит ему Галина Павловна и ласково гладит по голове.
Ростропович сажает внуков на колени:
— Я вам скажу, дед еще умеет бегать, дед умеет прыгать еще. Вот так и живем. Ну ладно, я пошел, — вдруг сказал Ростропович и исчез так же стремительно, как и появился. Семейная идиллия продолжилась уже в его отсутствие.
Секреты молодости
В паузе между съемками редактор Антонина Суровцева обратила внимание на одну деталь. Обычно возраст женщины выдают руки: морщины на руках ничем не скрыть. А у Вишневской кожа на руках гладкая-гладкая. Я спросил Галину Павловну, что помогает ей держать себя в тонусе:
— Я всем женщинам хочу посоветовать, но не тем, конечно, кому восемнадцать. Встала утром и иду мимо зеркал, а у меня их много, никуда не гляжу — сразу на кухню. Выпиваю свой кофе. Потом — в ванную. Душ, и моментально причесаться, напудриться, привести себя в порядок. Чтобы, случайно заглянув в зеркало где-нибудь, не сказать про себя: «Боже мой, что это такое?» Самой себе не надо действовать на нервы, понимаете. Вот это любая женщина может себе позволить.
— Вы потрясающе выглядите. И это не только комплимент. А есть какие-то рецепты?
— Вот хочу так выглядеть, и все. Не сдаюсь. А рецепты? У меня их нет. Единственное — сдерживаю себя в еде. Иначе я бы расплылась. Знаете, как я люблю поесть! Но всю жизнь веду полуголодное существование. Надо есть только то, что полезно. Например, хлеб, хотя от него полнеешь. А вот сладкого не надо употреблять вовсе. Если вы спросите, пью ли я, — пью. Но не напиваюсь, конечно. Я люблю шампанское, люблю красное вино. Водку, конечно, не пью. Это не для меня. А ем как можно меньше.
— Какие-либо тренировки практикуете?
— Нет. Много раз заставляла себя заниматься гимнастикой, но вскоре бросала. В отношении тренировок я ленива. Чтобы быть в форме, мне легче недоедать.
— Когда вы одна дома, спина у вас такая же прямая?
— Всегда. Обязательно. Смотрю ли я телевизор или сижу за столом — я держу прямую спину. Пока могу — буду держать. А если сяду так, скособоченная (показывает)… Этого не будет никогда.
И повторяет решительно: «Ни-ког-да!»
В такой прекрасной форме Вишневская оставалась до самых последних дней.
Мечты, мечты
В нашем интервью Мстислав Леопольдович сказал потрясающие слова:
— Мы живем с Галей 40 лет. Вы знаете, я могу сказать, что я до сих пор к ней не привык. Привычка — это очень опасная сторона жизни человека. Потому что мы так привыкаем и не замечаем, сколь жизнь прекрасна, сколь прекрасно каждое мгновение, которое подарено нам Богом. Вот я знаю, что я живу долгую жизнь, но каждую секунду, каждую минуту стараюсь жить неодинаково. Я знаю, что у меня появляются какие-то другие интересы, я чем-то еще занимаюсь, программы меняю, учу новые произведения. Когда выхожу на улицу и смотрю на дерево, то обязательно на него смотрю так, как будто первый раз его увидел. И вы не представляете, какое это наслаждение. Смотрю на небо: какая неповторимая красота. И вот это ощущение у меня осталось в отношении моей семьи, в отношении моих внуков, когда на них смотрю, в отношении Гали. То есть я, по сути дела, женюсь на ней каждый момент, когда на нее смотрю…
В финале парижского разговора Ростропович поделился своим сокровенным желанием.
— Знаете, о чем я мечтаю? Мечтаю сесть с Галей в автомобиль и поехать куда глаза глядят. Это уже многолетняя моя мечта. Лет двадцать я об этом думаю. Вот так сесть в машину и сказать: «Галь, ну как? Прямо поедем? Или налево хочешь, или направо? А почему бы здесь не свернуть на этот выезд?» И вот так я мечтаю проехать по Америке. Америка — страна для путешествий, она хорошо приспособлена для этого. Хотелось бы сесть в машину и поимпровизировать, придумать себе новую жизнь.
Меня настолько тронули эти слова Ростроповича, что я еле дождался момента, чтобы процитировать их Галине Павловне. Я был уверен, что она оценит такой романтичный жест мужа. Но Вишневская отреагировала иначе:
— Да, да, мечтает. Сорок лет уже мечтает. Я перестала ждать, потому что никогда этого не будет. Боже мой, обещает, клянется: вот в этом году я целый месяц не возьму ни одного концерта. Клянется и клянется. Но начинается… Один взял, второй, двадцать штук взял. Все, полетело!
А впрочем, нельзя даже представить иной сценарий. Прерванный полет — это точно не про Ростроповича.
