Я немного удивился, не увидев на сцене актеров Вахтанговского, но «Радио-Паша» — привозная постановка театральной компании «Ковчег». И играют там в основном питерцы. Мария Поликарпова воплощает несколько образов — сострадательной медсестры военного госпиталя и женщины из храма, пришедшей узнать имена для молебнов за здравие и об упокоении. Далее — однофамилец одиозного украинского лидера Константин Зеленский (ему досталась главная роль — болтливого пациента по прозвищу «Радио-Паша»), а также Людмила Манонина-Петрович (худрук «Ковчега», режиссер постановки — рассказчик в пьесе и волонтер — массажистка Ирина). Плюс в действе участвует юный служитель Мельпомены Георгий Бугрышев. Как можно догадаться по фамилии, это сын Ирины Бугрышевой, автора положенной в основание спектакля книги «Я трогаю войну руками. Радио-Паша».
В Интернете, между прочим, можно найти сведения, что мальчик делал окопные свечи и даже передал на фронт собственный гироскутер.
Паша — не вымышленный персонаж, его прототипом выступил боец СВО Павел Лазарев, потерявший ногу по итогам сражения. Поскольку он был в зале, в первом ряду, — невозможно было устоять перед соблазном постоянно «сверяться» с его эмоциональным откликом на происходящее на сцене. Обладателя ордена Мужества и медали «За отвагу», конечно, еще затаскают по официальным мероприятиям — так было с ветеранами ВОВ при СССР, — и когда-нибудь, не исключено, речь о солдатском долге он будет произносить автоматически. Но в отрывке интервью, вмонитрованном в финал, Павел предельно искренен, когда говорит Ирине, обращаясь к ней на «ты», как к своей: «Знаешь, мне «Мужика» дали. В смысле, орден Мужества. Я не знал, конечно, что дадут, — я никаких особых подвигов за собой не знаю. Но вчера тренировался на протезе ходить и на построении был уже на двух ногах, шел без костылей…» В спектакле он благодарит сопалатников за прекрасное время, проведенное здесь. Задумайтесь, в больничных стенах — прекрасное.
Подумалось — вот он, Василий Теркин XXI века, но только аналог фразы «нет, ребята, я не гордый, я согласен на медаль» ему в уста вложил не Твардовский и не школьная учительница литературы. Он таким родился и вырос. Родился не где-нибудь, а в Таганроге, и поэтому все у него южнорусское: фрикативное «гэ», чувство солидарности с такими же «южанами» из Мариуполя и остальной ДНР (цитата: «Когда брали Мариуполь — мы слышали, как там грохотало»), открытость характера, немного простоватый, но очаровательный юмор, прямота и «говорливость», которую отдельные рецензенты посчитали следствием посттравматического синдрома. А еще — неуничтожимая любовь к жизни, родной — в смысле таганрогской — и в целом русской земле, «ништякам жизни»: морю, по которому нужно полчаса идти, чтобы вода стала тебе по пояс, козинакам, абрикосам, таранке, кружке кваса за 6 копеек, мороженому из 90-х, на которое денег уже не было, и многому, многому другому.
Ничто из сказанного Пашей, «вещавшем» в палате круглосуточно, включая описания боев — точные с точки зрения «окопных» названий видов снарядов и оружия, — не резало слух. Прекрасно Константин Зеленский передает и местную фонетику, царствующую — с небольшими отличиями — в Таганроге, Курске, Донецке, Луганске, Воронеже или Запорожье с Херсоном. Идеально произносит он и трудное для россиян слово «паляныця» — за ленточкой оно служит детектором «свой–чужой», и если попавший к солдатам ВСУ или боевикам нацбатов человек не может сказать правильно, его в большинстве случаев расстреливают на месте.
Хуже справляется с фонетическими задачами сама Людмила Манонина-Петрович — ее персонаж, согласно тексту, учила в таганрогской школе украинский язык, но Людмила читает «Завещание» («Заповiт») Тараса Шевченко с ошибками в произношении слов оригинала, которые не допустила бы троечница и точно не сделал бы носитель суржика. И это в стране, куда переехали миллионы выходцев с Украины. Спроси у любого, как правильно, чтобы по факту не получилось, как с русским языком в голливудских фильмах, — вопиющие ошибки и акцент на уровне «какие ваши доказательства».
И вот еще о чем нельзя не сказать. Отдельные христианские вкрапления, привнесенные автором, органичны, в особенности сцена, где была озвучена готовность нашей Церкви молиться за всех воинов, даже если имена их неизвестны. И поэтому в помянник вносятся позывные Зема, Вязь, Седой, Дед, Казах, Санчо, — вспомним здесь фильм «Поп», когда священник бежит за уезжающим танком с попросившим благословление на ратный подвиг солдатом со словами: «Господи, благослови воинство русское, мальчиков этих, сам ведаешь их имена».
Но в других местах чувство меры Бугрышеву подводит. Конечно, филолог Гуковский категорически предостерегал от смешения героев произведения и действительных людей и призывал не ставить знак равенства между автором и рассказчиком — Пушкин, гуляющий на берегах Невы с Евгением Онегиным, — и живший в XIX веке писатель Пушкин — отнюдь не одно и то же. Ирина в реальной жизни — массажист, волонтер, решившая по мере сил поддержать раненых солдат в госпитале Питера. И вот мы слышим в спектакле «хорошо, что Бог поверил в меня» или диалог, включающий реплику от Создателя: «А теперь ты побудешь моими руками» — делая массаж раненым, надо понимать. Слышим мы и не менее пафосные фразы типа «вас всех помнят мои руки». Нужно ли пояснять, что интонации, уместные для «Реквиема» Ахматовой, где
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список и негде узнать…
или для текста жития архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) не применимы в произведении в основном автобиографическом.
При этом мой литературоведческий упрек распространяется исключительно на автора-рассказчика. Отдавшего ногу за други своя и готового отдать жизнь солдата поэтизировать можно бесконечно. И сдавать кроссовку с отсутствующей ноги в музей. И писать иконы с принявших мученическую смерть за веру — как было с участником Чеченской войны Евгением Родионовым, ставшим в один ряд с Сергием Радонежским и Серафимом Саровским.
И последнее. Предвижу читательский упрек: мол, слишком уж позитивен боец, вернувшийся с фронта инвалидом. Но этот упрек как раз-то несостоятелен. Героем фоторепортажа «МК» в мае 2024 года стал офицер-разведчик Андрей Кузовлев, который согласился сфоткаться возле стенда из баннерной пленки с его портретом. Дело было на Арбате, в нескольких десятках шагов от Симоновской сцены, — совпадение почти невероятное. И так получилось, что на всех снимках солдат (важная деталь — доброволец) с ампутированной рукой улыбался, а попавшие в кадр случайные прохожие — те самые находящиеся в почти стопроцентном тылу мирные граждане — были мрачными и хмурыми. Как раз для них и нужны такие спектакли.
