— Юрий Михайлович, ваша повесть написана еще при Брежневе, но в печати смогла появиться лишь в годы перестройки. Использовали ли те, кто разрешил публикацию, «ЧП…» как «динамит», заложенный под фундамент советской власти? И понимали ли вы сами, что она — динамит, были ли частью общества, желавшей демонтажа компартии?
— Да, «ЧП районного масштаба» была написана при Брежневе, в 1981-м, но опубликована в «Юности» до перестройки, в январе 1985-го, при Черненко. Андрей Дементьев хотел опубликовать ее сразу же, как я принес в редакцию, но не разрешил «главлит», и она лежала в портфеле как «непроходняк», периодически ее заверстывали в очередной номер, но каждый раз сверху приходил вердикт цензуры: «Нет!».
Тогда существовала технология постепенного «пробивания» трудных текстов, заключалась она в том, чтобы сначала опубликовать куски в периодике, легализовать. Но газеты побаивались брать главы из запретной повести. Прорыв произошел, когда Павел Гусев в 1983-м стал главным редактором «МК» и поставил в номер главу «Собрание на майонезном заводе». Она вышла в свет, за что новый главред получил свой первый выговор.
Однако в 1984-м было принято постановление ЦК КПСС о совершенствовании работы комсомола, где на сухом языке партийного документа говорилось ровно то же, что и в моем сатирическом сочинении.
Дементьеву позвонили с самого верха и пожурили за то, что он «маринует» острый своевременный текст. «Да вы же сами запрещали…» — взорвался он. «Мы? Вы нас с кем-то путаете…» Повесть мгновенно вышла в свет, и я проснулся знаменитым.
«Динамит» под советскую власть никто закладывать не собирался за исключением горстки диссидентов, людей нездоровых психически или одержимых манией величия, как Солженицын. А демонтаж компартии могла в тех условиях совершить только сама компартия, что и произошло позже. Я же был советским писателем и критику недостатков общества средствами литературы понимал как способ улучшения жизни, а не разрушения до основанья, а затем… Что случилось «затем», мы теперь знаем. Сейчас такая позиция может вызвать снисходительную улыбку. Что ж… Утешает, что Гоголь, Салтыков-Щедрин, Чехов, Ильф с Петровым думали точно так же, как и я, тогдашний…
— Я перечитал свежим взглядом и — наверное, плохо чувствуя советскую эпоху — не понимаю, почему журнальная версия была такой «крамолой». Неужели даже на таком уровне критиковать комсомол было нельзя? И я пытаюсь понять, существовала ли некая полная версия? Вас что-то заставили убрать из повести, «подчистить» текст? Публиковали ли вы в собраниях сочинений вариант, отличный от журнального варианта?
— У каждого времени свои табу. Сатира на партийный (а значит, и комсомольский аппарат) была табуирована. Последней до меня попыткой такой сатиры был остро критический игровой фильм «Закон жизни», снятый перед войной после падения генсека ВЛКСМ Косарева. Но ленту положили на полку и впервые показали только в 1987 году.
Можно было писать про отдельные недостатки власти и по возможности со скорбным сочувствием. Смеяться, иронизировать — нет. И хотя нигде такой запрет прописан не был, все понимали ситуацию и следовали канону. С высоты сегодняшнего дня это кажется забавным. Но ведь вы прекрасно знаете, что и сейчас есть темы, за прикосновение к которым можно вылететь с работы. Приведу один пример. Когда я был редактором «Литературной газеты», то поставил в номер эпиграмму на Грефа. И что вы думаете? Владелец газеты, узнав, пустил весь тираж под нож, и выпуск печатали заново. Было это сравнительно недавно.
Готовя повесть к публикации, из нее убрали разные сатирические колкости, я их потом восстановил. Мой герой Шумилин был в разводе, но мне дали «добро» только на семейный конфликт при сохранении брака. Первоначально вещь называлась просто «Райком». «Не надо обобщений!» — сказали мне, и появилось «ЧП районного масштаба». В последующих переизданиях, в том числе в 15-томнике, выходящем в настоящее время, печатается первоначальный вариант, хотя какие-то разумные редакторские правки и сокращения я оставил в неприкосновенности. Серьезных сокращений, кстати, не было, я всегда старался писать так плотно, что даже изъятие двух-трех абзацев приводило к прорехе в сюжете. Не нравилась ирония в отношении людей власти, но она пронизывала весь текст, и редактуре пришлось смириться… Покойный Василий Аксенов, подвизавшийся тогда на «Голосе Америки» (организация включена в реестр СМИ-иноагентов. — И.В.), нахваливал «развязность» автора, не испытывающего пиетет перед советскими святынями. Хорошо это? Не уверен…
— Я был приятно удивлен, что «Комсомольская правда» в произведении упомянута один раз, а «Московский комсомолец» — шесть. Наша газета действительно была центром, вокруг которого вращался столичный мир?
— События происходят в Москве, а в советские времена «МК» был рисковым столичным изданием, которому разрешалось больше, чем центральной молодежной прессе. «Комсомолку» контролировали жестче, да и тираж у нее был на порядок выше.
Кстати, именно в «КП» появилась разгромная статья члена редколлегии Виктора Липатова «Человек со стороны», разнесшая «ЧП…» в пух и прах. Мне (а я был автором «КП») объяснили: таково указание ЦК ВЛКСМ — я же задел корпоративную честь.
Однако я думаю, то была инициатива самого Липатова (не путать с талантливым Вилем Липатовым, автором «Деревенского детектива»), опубликовавшего за несколько лет до меня повесть о райкоме комсомола, напоминавшую по консистенции смесь патоки и вазелина. Кстати, он, Липатов, став заместителем главного редактора и «подсидев» Дементьева, «воровским манером» захватил журнал «Юность» в 1992 году... Меня сразу там печатать перестали, несмотря на то что я был одним из самых популярных авторов.
Но «МК», доложу вам, тоже принял участие в резкой товарищеской критике моей повести. Прошел «круглый стол» первых секретарей московских райкомов ВЛКСМ, где меня пронесли по кочкам, и стенограмма печаталась в «Комсомольце». Павел Гусев показал мне верстку, мол, ничего не поделаешь. И я предложил назвать материал, вытащив фразу из выступления одного из критиковавших начальников, — «Весьма странный ракурс…». Понимай как хочешь. Так и сделали. Но через год, в 1986-м, я за критику ВЛКСМ получил премию Ленинского комсомола, и все стало на свои места. Вскоре меня пригласили выступить перед комсомольцами центрального аппарата КГБ. Советскому Союзу оставалось жить без малого пять лет…
— Юрий Михайлович, снятый спустя несколько лет одноименный фильм режиссера Сергея Снежкина капитально отличается от повести — добавлены сцены соитий и даже оргия разнузданных комсомольских вожаков. Возник сюжетный поворот с кражей знамени и, наконец, место действия перенесено в Ленинград. Могу предположить, что что-то из отличий было уже на стадии написания повести, но вы отказались от них из-за цензуры/самоцензуры.
— Начнем с того, что у меня и Сергея Снежкина было совершенно разное отношение к ВЛКСМ. Я считал, что комсомол — нужная, но требующая обновления и оздоровления организация. Снежкин, никогда не состоявший в ВЛКСМ, считал в ту пору (это 1986–1987 годы), что «комса» вообще не имеет права на существование, ее надо разогнать. В сущности, лента «ЧП районного масштаба», снятая на «Ленфильме» (отсюда и Ленинград), — это первая антисоветская картина, сработанная в СССР.
Именно благодаря этому она, выйдя на экраны, произвела эффект разорвавшейся бомбы, в некоторых городах людей, желающих попасть на сеанс, было столько, что вызывали конную милицию.
Но именно поэтому фильм сегодня смотреть трудно. Злой талант недолговечен. Любые «антиизмы» быстро устаревают. На этапе киносценария (он следует за первым, литературным сценарием, который я писал в соавторстве с П.Корякиным) Снежкин стал настойчиво обострять и «чернить» сюжет. Если заворг, то мерзавец, если первый секретарь райкома партии, то похож на Геринга. Скажу больше: я люблю актера Игоря Бочкина, но, поверьте, аппаратчик с таким лицом, как у него, не мог возглавить РК ВЛКСМ. Это публичная, трибунная должность, а у героев Бочкина всегда подозреваешь в кармане кастет. Я пытался возражать Снежкину, но кино — искусство режиссерское. Это бессмысленно. Я мог последовать примеру Владимира Богомолова, написать заявление, что экранизация искажает мою авторскую позицию, и запретить показ картины. Таково было авторское право при советской власти. Но мне это, честно говоря, даже в голову не приходило. К тому же гласность вступила в свой разрушительный период, истовый антисоветизм входил в моду, за него вскоре стали платить и награждать…
— «Наутро проснулся знаменитым». Это определение действительно о вас и повести, появившейся в «Юности»? Как проявлялась слава — писали вам лично и в редакцию пачки писем, узнавали в метро по фотографии-марочке в журнале?
— Чтобы вам было понятно, какое впечатление повесть «ЧП районного масштаба» произвела на тогдашнее советское общество, приведу один недавний эпизод. В Доме литераторов ко мне подошла вдова Анатолия Собчака сенатор Людмила Нарусова и спросила:
— Вы Юрий Поляков? Я не ошиблась?
— Да, это я, Людмила Борисовна, к вашим услугам.
— Давно вам хотела сказать, что мой покойный муж твердо решил из науки пойти в политику именно после того, как прочитал в «Юности» «ЧП районного масштаба. Это было как глоток свежего воздуха. Хочу, чтобы вы знали, хотя ваших нынешних взглядов я не разделяю…
В чем заключалась тогдашняя слава? Да, меня узнавали в метро, приглашали на встречи с читателями, на телевидение, печатали отклики, рецензии в периодике разного уровня от Бреста до Владивостока. Вот еще пример. В Доме молодежи на Комсомольском проспекте в зале на две тысячи мест решили провести мой авторский вечер. Мало того что люди стояли в проходах, через несколько дней вечер пришлось повторить по просьбам тех, кого не вместил зал, и снова не было ни одного свободного места. Кстати, знаменитая «Табакерка» началась со спектакля «Кресло», а это инсценировка моей повести… Первое отдельное издание в «Московском рабочем», ныне не существующем, вышло тиражом сто тысяч. Но это пустяк по сравнению с тиражом «Юности», а он именно при Андрее Дементьеве достиг 3,5 миллиона, причем каждый номер, по статистике, читало не менее десяти, двенадцати человек. Значит, меня прочитали только в журнале около 40 миллионов сограждан! Остается добавить, что «ЧП…» в отличие от большинства «нашумевших текстов», вышедших в тот период, переиздают до сих пор.
— Признаться, мне нравится художественная составляющая книги. «Прения» от слова «преть». Трибуна выступающих, напоминающая пляжную кабинку для переодевания. «Вулканическая деятельность молодой плоти» — а не «лицо в прыщах». Наконец, блистательный перефраз Пушкина: «Зал безмолвствовал». Ставили ли вы целью написать поэтично о прозаической социалистической действительности? Показать, что «комсомольские работники тоже плачут»?
— Знаете, если вы сегодня скажете, что Бунин, Шмелев или Куприн писали о царской действительности, вас просто обсмеют. Но ведь словосочетание «социалистическая действительность» — такая же вульгарная социология! Я писал о той реальности, в которой жил тогда мой народ, в которой жил и я сам. Комсомол был такой же частью той жизни, как колхоз, школа, армия, завод, НИИ… И поверьте, в тогдашнем социализме было не больше искусственного и навязанного, чем в нынешнем капитализме. Да, там было много нелепого и смешного. Согласен. А вы думаете на «Территории смыслов», куда меня периодически приглашают, нелепостей меньше? Ха-ха. Я сочинял художественную прозу, а у нее свои законы, независящие от того, про что ты пишешь — про утро помещика или про собрание на майонезном заводе. Надо просто хорошо писать — и читатель к тебе потянется.
— В наши дни есть тенденция каргокультового воспроизведения советских реалий — созданы суррогаты пионерии и комсомола, стилистика языка политических выступлений стала примерно такой, как при СССР. Но между тем в повести вы «журите» жалобы отставного силовика на Ассоль в ночнушке на сцене театра или требование комсомольских активистов выдерживать на дискотеке обязательный «процент советской музыки». Разве это не напоминает желание особо патриотичных деятелей запретить западную музыку в отечественном публичном пространстве или кляузы, которые пишет постоянно движение «Сорок сороков»? Не берем ли мы не только лучшее из Советского Союза, но и худшее?
— Да, тогдашние ворчливые ветераны вызывали у меня иронию, теперь я сам оказался в их положении. И я теперь согласен с тем, что Ассоль не стоит выпускать на сцену в чем мать родила, а отечественных песен в эфире должно быть больше, чем иноязычных. Что не так?
Если говорить о воспроизведении советских реалий, то воспроизводятся они чаще всего без знания эпохи, с кондачка, а во-вторых, с заранее негативным отношением, с заданным и часто оплаченным отрицательным знаком. Зачем? С той же целью, с которой большевики изображали дореволюционную Россию сгустком мрака и глупости — на этом фоне меркнут ошибки действующей власти.
Но большевики, когда запахло большой войной, во многом пересмотрели свою позицию. А мы? Да что там говорить… Смотрю в новостях сюжет к юбилею МГУ: про советский период в истории знаменитого вуза попросту забыли, от императрицы прямо в сегодняшний день сиганули… А я хочу напомнить, что на те деньги, которые уволок за границу только один, не самый крупный постсоветский чиновник, можно построить пять зданий университета на Ленинских горах…
