— Иван Андреевич, у нынешнего поколения школьников явные проблемы с пониманием текстов русской классики. Когда они читают «Муму» Тургенева, то не могут разобраться, почему немой богатырь «не мог пойти наняться к другой барыне». А когда открывают «После бала» Льва Толстого, недоумевают, почему забиваемый шпицрутенами солдат терпит истязания и не идет жаловаться уполномоченному по правам человека. Едва ли произведения Пушкина оказываются менее «темными» для «зуммеров». Что с этим делать?
— Я столько раз уже — публично! — критиковал нашу систему гуманитарного образования — и советскую, и постсоветскую (не голословно, а с «конструктивными», так сказать, предложениями), что мне наконец и самому надоело это бессмысленное сотрясание воздуха.
Тем более что не существует никакого особого алгоритма — ни научного, ни педагогического, который бы гарантированно смог научить школьников «правильно читать Пушкина». В конечном счете все зависит от талантливости (или бесталанности) самого учителя. Увы, то же самое можно сказать и об учениках. Волшебство пушкинского гения в том, что нужно научиться отдаваться его волшебным строфам — и терпеливо, без раздражения — «не понимаю!» — перечитывать их всю свою жизнь. В настоящее время в нашей — некогда «самой читающей стране мира» — именно с этим самые большие проблемы. Конечно, какой-то минимальный исторический контекст знать нужно для всех носителей русской культуры. Но какой? Необходимо, например, знать, что Пушкин определенно не мог — исходя из своей родословной и из своих представлений — противостоять Государству Российскому и желать ему погибели.
Необходимо знать, что он был из самого верхнего слоя русской элиты того времени (что определялось отнюдь не количеством денег, но той же самой родословной), чувствовал собственную личную ответственность за русскую судьбу, верил в «особое предназначение» России, а потому и утверждал, что «ни за что на свете… не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал». Однако же не нужно и преувеличивать значимость этого исторического контекста. Если мы будем исходить, следуя за академиком Михаилом Гаспаровым, из того, будто бы «душевный мир Пушкина для нас такой же чужой, как древнего ассирийца или собаки Каштанки», то тогда нужно вообще исключить Пушкина из школьного образования — и преподавать его исключительно в университетах, да и там особо проверенным пушкинистам, которые «ответственно» будут его подавать «правильно». Нет, Пушкин, как и другие русские гении, прежде всего нам открывает что-то в нашей собственной русской душе, его творчество лишь отчасти принадлежит (и лишь отчасти объясняется) его (пушкинской) эпохой. Он помогает нам лучше понять нас самих; притом в детском возрасте — одно, в юношеском — другое, в зрелом возрасте — третье. Поэтому все-таки нужно прежде всего и «зуммерам», и другим читать самого Пушкина — и лишь потом «пушкинистов».
— Как оценивать литературные «хулиганства» Пушкина и вообще свойственное романтизму заигрывание с демонологией? Речь о поэме «Гавриилиада» или о «Сказке о попе и работнике его Балде». Недавно я назвал их с иронией произведениями, «оскорбляющими чувства верующих», но если понимать буквально эти «богохульные сочинения», то так и до запрета может дойти.
Не придет ли в голову обывателю мысль: и как после этого Пушкин может считаться православным писателем?
— Кто я такой, чтобы определять, православный ли писатель (и, следовательно, человек) Пушкин либо же нет? Может быть, подобные «последние» вопросы решаются в каком-то другом месте, и отнюдь не нами, не филологами?
Разве недостаточно покаянных свидетельств поэта: «…горят во мне/Змеи сердечной угрызенья»; «И с отвращением читая жизнь мою,/Я трепещу и проклинаю,/И горько жалуюсь, и горько слезы лью…»? Или вспомним позднейшее: «Грех алчный гонится за мною по пятам». К чему нам быть филологическими фарисеями-законниками, стремящимися показать, что они святее самого папы римского? Слава богу, ныне никем всерьез не оспаривается вектор духовного пути нашего национального гения — от эпикурейских проказ юности и последующих уроков «чистого афеизма» к письму Петру Чаадаеву, поздним прозе и лирике («Капитанской дочке» и «Каменноостровскому циклу»). Так, если мы обратимся к этому последнему незаконченному пушкинскому циклу, написанному им в последний год его земной жизни, а я посвятил его изучению несколько своих статей, то можем задуматься, отчего в финальном стихотворении этого цикла — «Памятнике» — поэт написал о себе: «не требуя венца», то есть заслуженной награды? Это ведь было бы, как представляется, справедливо? Так полагали и Гораций, парафразом оды которого является пушкинский текст, и Ломоносов, и Державин. Увенчание поэта за его заслуги — как же без него? А вот у Пушкина акцентируется значимое и чрезвычайно существенное умолчание о земной награде — потому именно, что он уповает на иное, пасхальное, увенчание: во всяком случае, фраза «душа в заветной лире» отсылает именно к нему. Но как же мои грехи, памятуя о которых я «трепещу и проклинаю» себя самого? Покаянно вспоминает об этих грехах поэт и в последнем своем цикле, но вместе с тем надеется и на милость Божию к его собственным падениям. Во всяком случае, как он сам призывал к той же милости — по отношению к падшим: «и какой мерой вы мерите, такой будет отмерено и вам» (Мф. 7:2). Сочетание свободы и послушания, свободное послушание, является подлинным поэтическим открытием Пушкина. Поздний Пушкин в итоге приходит к выводу, что быть послушным «велению Божию» — цель творчества. Разве и этого нам еще недостаточно?
— Дайте совет для тех, кто возьмется перечитывать Пушкина во взрослом возрасте: к каким произведениям и в каком порядке обращаться?
— Я бы посоветовал читать Пушкина не «по порядку», а напротив, открывая его томики наудачу, как уж они откроются. «Плохих», «ученических» произведений у Пушкина нет совсем. Может быть, неловко говорить о себе, но «мой» Пушкин — это не «школьный» Пушкин, а голубые томики его малого академического издания. Я эти томики собирал для своей библиотеки и читал с младшего школьного возраста, совершенно не по «школьной программе». Там были и наброски, и варианты, и незавершенные тексты. Может быть, для тогдашнего моего возраста некоторые произведения читать было и слишком рано, однако же в какой-то степени эти томики сформировали меня самого, а читал я их в совершенно произвольном порядке. Ну а если уж требуется более определенный совет — то начните перечитывать Пушкина «с конца», с «Капитанской дочки», которую Михаил Пришвин назвал «своей родиной», с того же «Каменноостровского цикла» — с поэтическим парафразом Страстной седмицы и ее пасхального завершения. Пушкин может помочь нам уразуметь саму душу России, однако и нам для этого нужно приложить некоторые духовные усилия.
