- Леонид, вы ворвались в оперу, будучи по образованию драматическим артистом. Как осмелились на такой шаг?
- В свое время я учился у Марка Розовского. А как известно, театр Розовского – не только драматический, но и музыкальный. И постепенно меня все больше привлекал этот жанр, а вовсе не балетный, как можно было бы предположить из-за профессии моих отца и деда. В моем понимании театр приподнят над действительностью. А опера – особенно. Опера – главный жанр музыкального театра. И я всегда мечтал о том, чтобы работать с этой формой. У меня были даже предложения, на которые я соглашался, хотя понимал, что это большой риск. Каждый раз что-то мешало реализации этих планов. Например, однажды я должен был лететь в Якутск на постановку. Внезапно – это был январь – спустился какой-то немыслимый туман. Авиасообщение было остановлено. А когда туман рассеялся, в театре сменился директор, и мой проект был отменен. Мистика!
- И как вы с ней справились?
- При помощи «Геликон-оперы». Два сезона назад я подружился с «Геликоном» - поставил там одноактные балеты. Встретился с Театром с большой буквы, где все подчинено искусству, где все ему служат – от художественного руководителя до персонала. И вот я рискнул: отправил заявку с экспликацией «Саломеи» Рихарда Штрауса. Мне очень помог при подготовке мой друг, дирижер Алексей Богорад, который проанализировал вместе со мной партитуру. Я прошел отбор. Честно скажу – неожиданно для себя. Соревновался с девятью профессиональными оперными режиссерами – очень талантливыми и самобытными. И то, что меня приняли мэтры оперного театра, заседавшие в жюри, музыкальные критики из медиа-жюри, дает мне веру в себя. Считая оперу главным жанром музыкального театра, я не могу оставаться «на обочине».
- Режиссура – оперная ли, драматическая ли – это технология. Кого вы считаете своим главным учителем?
- Конечно, Марка Григорьевича Розовского в первую очередь. Мы учились в самом театре «У Никитских ворот»: участвовали в спектаклях, ездили на фестивали, погружались полностью в жизнь театра, и это была настоящая школа. Затем Юрий Петрович Любимов пригласил меня к себе на стажировку. Мы познакомились в Италии; он захотел посмотреть какую-нибудь мою работу. Я пригласил его на спектакль, который поставил со студийцами в Институте русского театра. После просмотра он сказал: «Тебе надо поучиться. Тебя не слушают артисты». Я очень удивился: у меня были прекрасные отношения с артистами и мне казалось, что они делают все, что я им предлагаю. Но он объяснил: «Они не выполняют твоих задач, потому что ты идешь на компромисс». И пригласил меня быть ассистентом на постановке «Бесов» в театре имени Вахтангова. Это был подарок! Юрий Петрович вселил в меня уверенность. А на мой взгляд, это главная задача учителя.
- На конкурсе «Нано-опера» все работали с отрывками из классических опер XIX века. Никто не брал ХХ век, не говоря уже о современной опере. Почему так?
- Для показа у нас всего 10 минут. До этого – 30 минут на то, чтобы рассказать артистам свою экспликацию. Именно рассказать – репетировать мы не имеем права; за этим следит специальный куратор. Конечно, в реальной жизни режиссер должен прийти на репетицию готовым, а не экспериментировать по ходу репетиции, предлагая артистам «этюдный метод». Как-то Сергей Васильевич Маковецкий мне сказал, что, если бы режиссер предложил ему «этюдный метод», он бы вбил его гвоздем в сцену. Но за эти 10 минут с солистами или 15 минут работы с хором можно показать только эскиз. Потому и обращались к классике: ведь Верди, Чайковский, Моцарт – они помогали нам. А Шостакович, Стравинский или Прокофьев… Не уверен, что стали бы помогать.
- Есть такой хулиганский термин «режопера». Относится к режиссерам, подменяющим авторские смыслы своими сомнительными сюжетами. Вот и на конкурсе многие стремились «удивить» жюри. Вы на втором туре тоже удивили – сделали героиню «Волшебной флейты», Памину… слепой.
- В оперном театре – режопера, а в балетном цеху есть «хереографы». Когда что-то выбивается из привычного, хочется фырчать. Но чем больше я работаю, тем меньше фырчу. Глумиться легко. Но интереснее попробовать сделать свое. Станиславский говорил: «До вас в театре было все, кроме вас». Спорные решения иногда попадают в контекст времени или даже вне времени. Борис Эйфман берет для своих балетов музыку разных стилей, разных авторов, делая какую-то эклектичную компиляцию. Потому что ему так надо. И получается спектакль Эйфмана – авангард нашей современной хореографии. Это тонкий лед. Ва-банк. Пан или пропал. А Памину я сделал слепой не просто так. Я проанализировал либретто Шиканедера, историю создания этой оперы, ее масонские мотивы. И подумал, что прозрение Памины – это логичный мотив для того, чтобы она увидела истинное лицо своей матери, Царицы Ночи, и чтобы она влюбилась в Тамино, пройдя испытания.
- Что такое Лаборатория Лавровских?
- Такое название дал Борис Покровский. Это принцип, метод репетиций, способ подготовки спектаклей и занятий с артистами. Лаборатория ведет свою деятельность с 1926 года. Через два года – 100 лет. Есть у нас такая семейная история. У моего деда, Леонида Лавровского, была первая жена, балерина Екатерина Гейденрейх, в доме которой собиралась вся богема того времени. И вот пришли гости: началась интеллектуальная беседа, обмен мнениями. Дед вспоминал, что даже не понимал, о чем они говорили; единственная роль, которая ему досталась – давать гостям прикурить. Он рассказывал: «Я вышел из квартиры и побрел в общежитие. До общежития дошел другой Лавровский». Дед отправился в библиотеку и попросил дать ему книги. Библиотекарь расхохотался: «Леня, иди танцуй». Но Леонид Михайлович был непреклонен. Тогда библиотекарь показал ему, в каком состоянии находится книжный фонд: только что отгремела гражданская война, все разбросано, что-то разграблено… Леонид остался в общежитии на все лето. Когда в начале учебного года библиотека открылась, - все было структурировано, систематизировано; прочитанные книги расставлены по полкам. Потрясенный библиотекарь направил Леонида в архивы Русского музея и Эрмитажа. Там он продолжил свое образование. На этой основе он создал свою «Лабораторию», где тщательно, в процессе репетиций артисты погружаются в материал. Интеллектуально, эмоционально и пластически. Принцип «молекулярного разбора» передается из поколения в поколение. Такова наша династия: мы все вместе делаем одно общее дело.
- Чем вы занимаетесь сейчас?
- Я – режиссер Москонцерта, ставлю мюзиклы, которые очень люблю. Преподаю в ГИТИСе на хореографическом факультете режиссуру и актерское мастерство. Работаю над двумя интереснейшими проектами. Один из них – иммерсивный балет «Лебединое озеро». С музыкой Чайковского, но не только. Он будет играться в пространстве усадьбы, стилизованной под старину, в районе подмосковной Малаховки. А второй проект – балет «Загадки Турандот», музыку для которого пишет великий Александр Зацепин. Он – ровесник нашей лаборатории, ему тоже 98 лет, и мы очень рассчитываем отметить вместе с ним 100-летие. Работает он просто потрясающе – с огромной энергией, интенсивностью, скоростью и, конечно, высочайшим уровнем музыкальных решений.
- Какая жена нужна художнику – тихая помощница или вдохновляющая муза?
- У всех по-разному. В моем случае – это 20 лет жизни с Наташей, моей женой, подругой, коллегой, с которой мы не только вместе живем, но и работаем. Наташа – бывшая балерина и профессиональная актриса, тоже закончившая ГИТИС; художественный руководитель нашего хореографического училища, руководитель Подольского драматического театра. А еще мы растим четвертое поколение Лавровских: у нас 4-летний сын, которого, как нетрудно догадаться, зовут Михаил. Он уже сейчас любит танцевать, занимается гимнастикой.
- Дед – хореограф, отец – артист балета, жена - балерина, даже сын танцует… Как вас миновала карьера танцовщика?
- Но это линия отца. По линии матери у меня все - московские архитекторы, аж до 5 колена. Разумеется, меня настраивали и на этот путь. Учили рисовать, поскольку отец не заметил во мне никакого балетного потенциала. Хотя прыжок у меня отличный и ноги сильные – я, ведь, фехтовальщик. Кстати, весь реквизит, который был использован в постановке хорового фрагмента из «Бала-маскарада» - моя личная экипировка. В том числе и шпаги. Повзрослев, я понял, что в любом случае выберу « жизнь в искусстве». В том или ином жанре. Вот в итоге и выбрал театр.
- Вы владеете музыкальными инструментами?
- Играю немного на пианино, на гитаре. Но моя задача сейчас – погрузиться в чтение партитур. Я читаю клавир, но этого недостаточно. Я помню мнение Бориса Покровского, считавшего, что чтение партитур – обязательный профессиональный навык оперного режиссера.
